Я хочу рассказать вам историю семьи Коган. Большинства из участников описываемых событий, к сожалению, уже нет в живых. Из старшего поколения наших Коганов жива, слава Богу, только моя мамочка Людмила Иосифовна Коган. А началась эта история в конце (страшно подумать) XIX века. В 1886 году в Ростов переехал Пейсах Мордкович Коган, мещанин города Крюкова Кременчугского уезда Полтавской губернии, род занятий – торговля. С ним была жена Фейга Берковна. Эту замечательную запись мне удалось найти в Полицейских списках евреев г. Ростова-на-Дону на листе 186 за номером 96. Такие списки составлялись в Ростове с 1891 по 1898 год: в них вносились все «иногородние евреи – купцы и мещане, владеющие недвижимым имуществом на правах собственности и в арендном содержании». Пейсах и Фейга – мои прадедушка и прабабушка по линии мамы.

Моя мама Людмила Коган

До революции Ростов числился одним из самых «еврейских» городов России, много еврейских семей жило также в Таганроге, откуда родом мой другой дедушка Самуил Иосифович Островский. Дело в том, что два этих города по какой-то административной причине входили в то время в «черту оседлости», поэтому евреи могли здесь жить без ограничений.

Пейсах и Фейга поселились в доме на Богатяновском проспекте, который потом стал называться Кировским. Я застала эту квартиру уже в шестидесятых годах прошлого века в довольно «усеченном» виде: проще сказать, что от нее практически ничего не осталось. Это были полторы комнатушки почти без удобств, и чтобы добраться до них нужно было, войдя с улицы, пройти два внутренних двора, лестницу, коридор и какое-то узкое пространство вдоль стены соседнего дома. Там был вход в квартиру. Такой вид она стала иметь после многочисленных уплотнений, пере- и подселений во времена войн и революций. Тем не менее, мне, в те времена маленькой девочке, эти дворы и коридоры не казались чем-то странным: в таких дворах жила половина Ростова, и я, по большому счету, и не видела другого жилья. Самое интересное, что этот дом, второй от Богатяновского по улице Азовской, стоит до сих пор, в нем живут люди.

В квартире прабабушки и прадедушки было много изумительных редких книг по истории, естествознанию, анатомии, археологии, астрономии. Забегая вперед, скажу, что почти все эти фолианты, а заодно посуда и мебель пропали: вернувшись в Ростов после войны, мои предки нашли квартиру полностью разграбленной, соседи успели присвоить себе все их имущество в надежде, что эти евреи уже никогда не будут здесь жить. Многое из своего добра они потом видели в других квартирах, кое-что им даже удалось вернуть.

Мама в эвакуации, февраль, 1942 год

Исторически сложилось, что в Ростове еврейские семьи жили в районе улиц Социалистической, Московской, Баумана, Темерницкой, Ульяновской, переулка Газетного, проспектов Семашко, Чехова, Ворошиловского. Для тех, кто знает Ростов, эти громкие «проспекты» в старой части города означают круто идущие к Дону живописные улицы с внутренними дворами, деревянными лестницами и двумя балконами в каждой квартире: один был на фасаде, а второй выходил во двор. Первый балкон нависал над улицей, на нем можно было покурить, почитать газету, перекинуться новостями с соседкой, стоящей внизу. Выход на второй балкон был из кухни, и он считался хозяйственным. Соединяясь с соседними, такие балконы тянулись вдоль всего дома пестрыми лентами: на них сушили белье и хранили в больших деревянных ларях продукты.

Моя мама

В этом районе были синагоги, еврейские школы, больница (которая официально называлась Ростовская Александровская еврейская больница), а также принадлежавшие евреям магазины и склады. Многие евреи имели лавочки в торговых рядах на Новом, Покровском и Старом базарах. В основном евреи занимались торговлей книгами, бумагой, лаками и красками. Так и мой прадедушка Пейсах в своем магазинчике торговал синькой. Для тех, кто не знает, что это такое, поясню: погружение постельного белья и вообще белых вещей в раствор синьки было совершенно неотъемлемой завершающей частью стирки, потому что наличие желтоватого оттенка белья, вывешенного для просушки на общем балконе, говорило о том, что здесь живет совершенно негодная хозяйка. Синька же придавала белой ткани приятный свежий голубоватый оттенок. Подсинивали белье абсолютно все: и прабабушка, и бабушка, и мама. У нас дома синька долгое время присутствовала в шкафчике и использовалась по назначению, практически до того момента, когда сходный компонент стал входить в состав стирального порошка. Синьку прадедушка покупал на какой-то фабрике, а потом у себя в магазине продавал. В Ростове, кстати, было много евреев, которые работали слесарями, сапожниками, жестянщиками, драгалями (извозчиками). По этому поводу историк еврейства Г. Богров с горечью замечал: «Многие из потомков славных коганов (еврейских священнослужителей) занимаются самым грубым физическим трудом или извозным промыслом». Торговлю, конечно, тяжелым физическим трудом не назовешь, но так как фамилия прадедушки была Коган, то эти слова косвенно можно отнести и к нему.

Естественно, было бы большой ошибкой думать, что все ростовские евреи были мелкими лавочниками или кустарями. В городе было много богатых и влиятельных евреев: предпринимателей, банкиров, промышленников, купцов, которые сыграли большую роль в экономическом развитии города. Евреем был, например, владелец Азовского пароходства, евреи составляли большинство в правлениях городских банков. Более трети домов на главной улице Ростова Большой Садовой принадлежало евреям. Одними из первых евреи стали строить доходные дома на престижной и элитной улице Пушкинской, да не просто дома, а блестящие особняки уникальной архитектуры. Не могу не упомянуть, что в одном из таких домов, который стоит и по сей день, родилась и жила первая в мире женщина-психоаналитик, ученица Зигмунда Фрейда Сабина Шпильрейн – жила до 1942 года, когда ее вместе с двумя дочерьми и 26 тысячами ростовских евреев расстреляли фашисты в Змеевской балке.

Мой дедушка Иосиф Коган, 1962 год

Как это было принято у ростовских евреев, Пейсаха Мордковича и Фейгу Борковну стали называть на русский лад Павел Матвеевич и Федосья Борисовна. На единственной сохранившейся фотографии мы видим благообразного еврея с бородой и в черном сюртуке с женой и двумя детьми. Но у моих прабабушки и прадедушки детей было трое. Старшего сына звали Илья, вторая была девочка, которую назвали Мордка, но впоследствии ее имя заменили немецким Матильда, и самым младшим был Иосиф – мой дедушка, родившийся в 1905 году.

В этом же 1905 году в Ростове на фоне политических стачек, накаливших обстановку в городе, начались еврейские погромы. По рассказам очевидцев этих страшных событий, «озверелая и опьяненная человеческой кровью толпа черносотенцев бросилась к Покровскому базару (расположенному на Богатяновском – примечание автора), где и стала громить еврейские лавчонки. Часам к 10 вечера Покровский базар представлял пылающий костер. Отсюда погром распространился на весь город. От Покровского базара черносотенцы двинулись громить Новый базар и Московскую улицу. Сначала громили часовые и ювелирные магазины, затем готового платья, обувные и мануфактурные, потом мебельные, посудные и музыкальные. Некоторые магазины поджигали. … От зарева пожаров ночью на улице было светло, как днем. Евреи прятались в подвалах, чердаках, у сердобольных русских, а лава погромщиков катилась дальше, сталкиваясь с идущими из переулков толпами, образуя на мгновение бушующий водоворот, кружилась на одном месте и вдруг мчалась по измененному направлению». Как говорится в этом же источнике, «зажиточные мещане и небрезгливые интеллигенты не принимали участия в погроме, но охотно за бесценок скупали награбленное у бандитов».

Погромы продолжались несколько дней и утихли только тогда, когда все было разграблено, разбито и сожжено. В сохранившихся документах указывалось, что в погромах погибло 176 человек, и около 500 ранено, было разграблено 514 еврейских лавок, 2 паровые мельницы, 5 угольных складов, 8 частных квартир, сгорело 311 строений, более 10 тысяч евреев остались без средств к существованию.

Мой дедушка Иосиф Коган, 1926 год

Бог помог нашей семье, и в погроме никого не убили, но мои прабабушка и прадедушка поняли, что этим дело не кончится, и приняли решение уехать с детьми из Ростова в Палестину. Где и как они там жили – не знаю. Дедушка Иосиф был тогда еще слишком маленьким, а Матильда рассказывала только, что стена дома, в котором они жили, была увита необыкновенной красоты плющом.

Прожив некоторое время в Палестине, прадедушка и прабабушка решили вернуться назад в Ростов, чтобы дать детям хорошее, как они считали, образование. Но семья вернулась без старшего сына Ильи, которому в то время было лет 17-18 – он захотел остаться в Палестине. Матильда, мамина тетя, очень любила Илью, ей удавалось поддерживать с ним связь в течение долгого времени.

Родители отдали Матильду учиться в лучшую гимназию Ростова. Она рассказывала мне, что на уроках закона божьего ее и нескольких других еврейских девочек выводили из класса в коридор, где они ждали конца занятия. Потом Матильда успешно окончила медицинский факультет Донского Государственного Университета по специальности врача-педиатра. Она работала в детских консультациях, родильных домах, занимала должность ответственного исполнителя по охране материнства и младенчества в городском отделе здравоохранения Ростова. В 1932 году она окончила аспирантуру в Государственном Центральном научно-исследовательском институте охраны материнства и младенчества в Москве, защитила диссертацию и получила ученую степень кандидата медицинских наук. К 1941-му году Матильда Пейсаховна Коган была старшим научным сотрудником Ростовского научно-исследовательского педиатрического института (позже он стал называться НИИ акушерства и педиатрии).

С июля 1941-го и по апрель 1946 года она проработала начальником медицинской части эвакогоспиталя и была награждена медалями «За победу над Германией» и «За доблестный труд в Великой отечественной войне».

Cемья Коган: слева направо моя прабабушка Фейга, дедушка Иосиф, его сестра Матильда, прадедушка Пейсах

Когда я была маленькой, Матильда рассказывала мне, что, уезжая в госпиталь, взяла из дома старое пальто, меховой воротник которого пах духами, и все непостижимо тяжелые военные годы этот запах был для нее запахом дома и мирной довоенной жизни. Сначала он чувствовался хорошо, затем слабее, и под конец уже превратился в воспоминание о запахе.

Человек уникальных душевных качеств, прекрасный врач, она всю жизнь посвятила детям – и в силу профессии, и в силу своей доброты. Но сама так и не вышла замуж. Она внесла огромный вклад в мое воспитание, мы вместе читали книги, ходили в театр, кино. Очень близка она была со своим младшим братом Иосифом, которому помогала во всем до последних дней. Когда мы ехали на кладбище его хоронить, я запомнила ее слова: «Сегодня такой солнечный день, а Еси уже нет».

Моему дедушке Иосифу родители тоже дали прекрасное образование: он окончил ростовское коммерческое училище. По тем временам это было одно из самых престижных и известных учебных заведений Донской области. Министр торговли и промышленности М.Т. Тимашев, посетивший Ростов в 1911 году, написал: «Здание этого училища и его оборудование, созданное на местные средства, могут служить образцом для других коммерческих училищ и составлять гордость г. Ростова».

Моя бабушка Елизавета

В 1928 году Иосиф женился на моей бабушке Елизавете Мирзоевой, дедушке было 23 года, а Лизочке – 21. Они встретились на вечеринке в молодежной компании и больше никогда не расставались. В ее роду все женщины были русоволосыми красавицами с зелеными глазами. Одна из сестер матери Лизы – Анна, которую в семье называли Анечка, до революции была победительницей конкурса красоты в Ростове. Она была замужем за очень богатым ростовским евреем по имени Яков, до войны жила в доме на Московской, где вся мебель была белого цвета, включая рояль. Эти женщины умели все: шить, вышивать, вязать тончайшие кружева, делать ришелье, великолепно готовить, и во всем знали толк. Дом у них блестел, всегда был полон вкуснейшей еды (которую готовили, кстати, на печи или на керосинке), мужья ходили в белоснежных рубашках с накрахмаленными воротничками, дети были нарядны и хорошо воспитаны.

Бабушкина тетя Анечка, 1937 год

Иосиф с Елизаветой жили очень небогато, он работал снабженцем в какой-то конторе, жена, немного поработав в артели вышивальшицей, с рождением дочери стала домохозяйкой. Зарплата у дедушки была небольшая, но бабушка вела хозяйство так виртуозно, что семья не нуждалась никогда. Кроме того, она обшивала всех, включая соседей по коммуналке. Каждое утро бабушка спускалась с двумя ведрами со второго этажа, где была квартира, в глубоченный подвал, набирала угля и дров, растапливала печку, на которой готовила и грела воду для стирки и уборки. По воскресеньям ходили в баню, а затем устраивали обед, на который собиралась вся семья. У них не было ни золота, ни бриллиантов, но было то, что всего дороже – бесконечная забота, преданность, и любовь, которой они окружали друг друга. За всю жизнь бабушка с дедушкой не единого раза не сказали резкого слова, не проявили ни малейшего недовольства. В доме царило уважение, свет, радость и тепло.

Их безгранично любимый и единственный ребенок – моя мама Людмила Иосифовна – родилась в 1932 году. В июне 1941 года началась война, и с этого момента жизнь семьи разделилась на «до» и «после». Я помню, что, разговаривая между собой, они начинали фразу словами: «А помнишь, до войны…». В ноябре 1941 года немцы первый раз захватили Ростов. Продолжалась оккупация недолго, но и за это время немцы уничтожили около тысячи евреев.

В Ростове начались бомбежки. При звуке сирены бабушка хватала маму, узелок с документами и вещами первой необходимости, и они бежали в подвал на соседней улице. Там прятались люди из окрестных домов. Все, включая маму-школьницу, по очереди дежурили на крышах домов, сбрасывая оттуда зажигательные бомбы.

Вторично Ростов был захвачен фашистами в июне 1942 года. 9 августа в газете «Голос Ростова» было опубликовано «Воззвание к еврейскому населению», в котором евреям Ростова-на-Дону предлагалось 11 августа собраться в «определенных местах для переселения в особый район, на территории которого «они будут ограждены от враждебных актов». В этот страшный день, 11 августа 1941 года, в Змиевской Балке, недалеко от городского Ботанического сада, фашисты уничтожили всех пришедших евреев: погибали целые семьи – старики, женщины, маленькие дети.

Нашу семью спасла Матильда. Она смогла прислать документы, позволившие каким-то невероятным способом «впихнуть» бабушку Лизу и мою маму в последний эшелон, увозивший людей в эвакуацию в Казахстан. Дедушку, имевшего зрение минус восемь диоптрий, в армию не взяли, а отправили в тыл, работать на заводе. Бабушка Лиза рассказывала, как они добирались до Казахстана. Ехали в теплушках ровно месяц с пересадками на разных станциях. Поезд все время бомбили, они выскакивали из него и бежали в поле. От вшей, которыми были полны вагоны, пуховый платок двигался сам собой. На одной из станций они спали на полу вповалку среди тысяч беженцев и совершенно случайно встретили своих соседей по ростовской коммунальной квартире Этель Абрамовну Гришкан, беременную на восьмом месяце, с дочкой Ириной. 9 мая 1945 года моя мама (надев валенки за неимением другой обуви) вместе с этой Ириной бежала по улице с криком «Победа!». Сейчас Ирине уже за девяносто и до сих пор они с мамой – лучшие подруги.

В Казахстане их подселили в дом к казашке, мама пошла там в школу, но заболела тяжелейшим дифтеритом, еле выжила, пропустила год учебы. Бабушка смогла поднять ее, обменяв чудом уцелевшие золотые часы на продукты. Очень помогала казашка: она приносила выловленных из-подо льда щук и варила их с перловой крупой. Снег был такой, что заваливал дом выше окон, и дверь не всегда можно было открыть, чтобы выйти во двор.

После освобождения города большинство эвакуированных евреев вернулись в Ростов-на-Дону. Вернулись и Елизавета с Людой. Здесь они встретились с Лизиной мамой и ее сестрами. В их дом попала бомба, выгорел целый квартал на углу Буденновского и Московской (который, кстати, не восстановили после войны). Жить было негде, кушать нечего, и все поехали в Кисловодск, где их приютили родственники отца Лизы. Чтобы выжить, сестры делали простоквашу, пекли лепешки и продавали на рынке. В лепешки клали одуванчики и лебеду.

Вернувшись в Ростов, бабушка с дедушкой и мама жили в коммуналке в переулке Грибоедовском, Матильда вернулась к себе на Азовскую. К этому времени Пейсах и Фейга умерли. Они были очень религиозны, соблюдали Шаббат и все праздники, готовили только кошерную еду в специально освященной посуде. Мама помнит, как ее бабушка Фейга втыкала вилки и ножи в землю, чтобы очистить их. Хоронили их по еврейскому обычаю, мама помнит, как ее бабушка лежала на полу, обернутая белым покрывалом.

Как я уже говорила, совершенно немыслимой ценой Матильде удавалось поддерживать связь с Ильей. В советские времена наличие близкого «родственника за границей», а тем более в Палестине, было смертельно опасно для всей семьи, поэтому письма от него ей передавали какие-то люди: получать их открыто она не могла. Таким же образом отвечала ему и она. Ни Матильда, ни Иосиф так и не увидели Илью больше ни разу в жизни. Однажды ей пришло письмо с сообщением, что Ильи не стало. Матильда не смогла сказать о смерти брата Иосифу: боялась, что он не переживет. Через некоторое время Матильде сообщили, что Илья оставил ей наследство, от которого она была вынуждена отказаться.

Мой дедушка Иосиф после войны работал снабженцем на Ростовском заводе шампанских вин, затем в большом гастрономе. Во времена тотального воровства, находясь на таких должностях, его кристальная честность и порядочность не позволяли принести в дом лишней нитки. Умер он в той же коммуналке на Грибоедовском, я в это время училась в 10 классе. От дедушки мне передалась страсть к книгам: по крупицам он сумел собрать прекрасную библиотеку. Благодаря дедушке я где-то классу к восьмому прочла Диккенса, Драйзера, Франса, Бальзака, Гюго, Фейхтвангера, Цвейга, Золя и Дюма, библиотеку приключений и исторического романа. Бабушка Лиза пережила дедушку на 15 лет, последние годы живя с нами, к счастью, она единственная из того поколения увидела мою дочку Юлечку, которую я назвала в честь своего отца.

Мой папа Юлий Островский

Моя мама Людмила окончила институт и вышла замуж за моего папу Юлия Островского – красавца и большого умницу, за которым толпами ходили самые красивые девушки Ростова. С последним военным призывом, окончив автомобильное училище, весной 1945 года он попал в Германию, День Победы встретил в Берлине, расписался на Рейхстаге и служил еще до 1948 года в оккупационных войсках. Папа, как я говорила, был большим умницей. Он окончил институт, где был старостой группы, затем работал на производстве, ему предлагали должность главного инженера крупного машиностроительного завода, но с условием, что он вступит в КПСС. Папа был убежденным антикоммунистом, поэтому на завод не пошел, а выбрал другу стезю: стал ученым. Он окончил аспирантуру, блестяще защитился в Ленинграде и стал преподавателем экономики, доцентом в Ростовском инженерно-строительном институте. Он тяжело заболел и умер в 1994 году в возрасте 67 лет.

О дедушкином брате Илье Когане мы знали только то, что у него была семья, жил он в Хайфе и у него был магазин по продаже чая. Мы с мамой очень хотели найти своих родственников. С имеющимися у меня скудными сведениями я обращалась во все доступные мне еврейские организации, даже писала на передачу «Жди меня». Мне ответили только один раз. В письме говорилось, что разыскать потомков Ильи невозможно, потому что в Израиле «слишком много коганов».

Радужан Марианна Юльевна (в девичестве Островская)