Когда началась война, мы (то есть отец, мама, моя сестра и я) жили в г. Серпухове Московской области. Отца на восьмой день войны призвали в армию. И хоть война была уже в полном разгаре для нас, семи-восьмилетних мальчишек, она началась с тяжелого зловеще ноющего звука немецких бомбардировщиков и свиста падающих на город бомб. Вот это уже была настоящая война. Авиация фашистов почти каждый день обстреливала и бомбила город. И когда после очередного налета мы выходили из бомбоубежища, то находили еще горячие осколки разорвавшихся бомб. Однажды я не успел вовремя добежать до укрытия и был ранен в ногу осколком разорвавшегося снаряда. Рану потом подлечили.

В конце сентября 1941 года, когда немецкая армия была уже близко, началась эвакуация семей крупных советских работников и военных и, конечно же, еврейских семей. Нас, как и других людей, поместили в товарные вагоны, и начался долгий и тяжелый путь к месту назначения. Авиация немцев не оставляла нас в покое. Много раз «мессеры» обстреливали состав и однажды попали в наш вагон. В связи с этим в памяти остался эпизод с красивым большим фонариком, который был у такого же мальчишки, как и я. Как тогда я ему завидовал. Так вот, после этого обстрела раненных мальчика с мамой, как и других потерпевших, увезли на подводах. И я видел, как этот фонарик лежал на земле недалеко от нас. Но в это время началась погрузка людей в людей в оставшиеся вагоны, и было не до этого. Взять его не удалось.

Эвакуировали нас в Чувашскую АССР в село Вуртан-Кассы Аликовского района Чебоксарской области. Приняли нас там хорошо и, как мне показалось (насколько я мог понять в мои семь лет), даже доброжелательно. Поместили нас в избу к молодой женщине (ее мужа в первый же месяц войны призвали в армию). Нам было там тепло и спокойно. Как и все эвакуированные, мама и сестра начали работать в колхозе (сестре было уже 12 лет). Тяжелое было время. Зима 1941 года была суровой, а у нас, не знаю почему, не оказалось подходящей одежды. Но местные, чуваши, нас не бросили. Дали нам теплую верхнюю одежду местного производства и валенки.

Для нас, мальчишек, тоже находилась работа. Как я помню, мы часто пока не было старших расчищали от снега подходы к колхозным постройкам, выполняли и другие мелкие работы.

Прожили мы там совсем недолго, так как в Аликовском районном отделении был организован детский сад для эвакуированных, и туда потребовался заведующий. А поскольку у мамы было медицинское образование, ей предложили занять это место. Поселили нас в общежитие и дали отдельную комнату.

Голодное было время, но мама всеми правдами и неправдами все-таки доставала для детсада тот объём продуктов, который позволял детям не голодать. Но однажды и он кончился. Тогда маме с помощью большого начальства дали «транспорт» (подводу с кучером), и она куда-то уехала. Ее не было три дня. Три дня мы ничего не ели. Вот это был голод. На третий день мама привезла несколько мешков муки. Первое, что она приготовила, это была какая-то каша. Должен сказать, что тогда нам показалось, что вкусней этой каши мы никогда ничего не ели. Впоследствии я как-то попросил маму сделать такую кашу. Но оказалось, что это было что-то несъедобное. Вот что значит голод.

Там же, в районном отделении, я пошел в школу. В начальных классах было всего два предмета: русский язык и арифметика, а позднее и литература. Но хотелось бы отметить, что был еще урок чистописания. Очень важными для нас были уроки, на которых наш военрук (а этот был профессиональный военный, вернувшийся с войны без ноги) рассказывал нам о положении на фронтах. И хотя мы многое знали, так как слушали информацию из репродукторов, но так как он объяснял нам военное положение на фронтах , было доходчиво и понятно.

Так и жили. Старшие целыми днями работали, дети учились. После занятий мы «пировали». Баба Соня Беленькая кормила нас раз в день, как говорят, чем бог послал.

В конце 1943 года у меня на ноге в месте ранения вновь образовалась опухоль, так как в Серпухове меня не долечили. Маме удалось положить меня на операцию в военный госпиталь в г. Чебоксары. В то время в городе обычных больниц вообще не было. Там мне сделали операцию, и я остался долечиваться, а маме пришлось уехать обратно в Аликово, так как другого варианта быть не могло.

Меня, как и всех раненых, в госпитале обслуживали на том уровне, на котором в то время позволяли жизненные возможности. Думаю, что хорошо.

С одной стороны у меня лежал раненный летчик. У него были большие ожоги по всему телу. В воздушном бою его самолет загорелся, но ему удалось спастись, выбросившись с парашютом. По ночам он часто стонал, ему было плохо, ожоги давали о себе знать. Днем было легче, так как процедуры, лечение, общение с людьми, и это отвлекало. Были и хорошие моменты, когда к нему приходили родственники и знакомые. Приносили еду, и он делился ею со мною. То давал яички, то еще теплую картошку. Было очень вкусно.

С другой стороны лежал молодой солдат. У него не было ноги выше колена. Ему было особенно больно, когда делали перевязка и вынимали из раны гнойные тампоны, а вставляли новые.

Когда моя рана через какое-то время зажила до перевязочного состояния, мама меня забрала обратно в Аликово.

Эвакуационная жизнь продолжалась со всеми своими трудностями военного времени и радостными сведениями о победах над фашистской немчурой (над фрицами, гансами и другой европейской сволочью). Следует, наверное, сказать и о том, что в годы войны, эвакуации, бедности, скученности жилья нас сильно донимали вши и клопы. Взрослые объявляли им войну, но окончательно их победить не удавалось. Школьные наши дела продолжались, и вся наша детская компания успевала неплохо. А когда в конце 1944 года я был уже в третьем классе, моя эвакуация закончилась.

Перлин Олег Савельевич