Я Санкина Валентина Леонидовна 1934 года рождения.

Июнь 1941 г. Я хожу в старшую группу детского сада, он находится на углу улицы Энгельса (ныне Большая Садовая) и проспекта Осоавиахима (ныне Чехова). В июне мы всегда отдыхали на даче нашего детского сада, который находился в г. Ейске (в Краснодарском крае).

Во время тихого часа я вышла в сад. Там стояли две воспитательницы и разговаривали. Я стала в тень дерева и услышала, как одна из женщин сказала другой: "Сейчас передали, что началась война с Германией".

Вернулись мы в Ростов в конце июля. Жизнь стала меняться, хуже стало с продуктами, начались бомбёжки. Дом, который был напротив нашего детского сада, был разрушен бомбой. А в этом доме был магазин игрушек, и мы находили там изуродованные игрушки и игрались с ними.

Немцы занимали Ростов дважды. Во время первой оккупации нас в Ростове не было. Мама с детьми и её старшая сестра были в Пензе, где проживала их младшая сестра. Она получила письмо от друзей её мужа, что он убит и была в отчаянии (это в действительности была неправда – дядя был контужен, а его друзья приняли его з убитого).

Когда Ростов освободили, мы вернулись все домой.

Немцы были уже в Таганроге, началась эвакуация. Из Ростова мы уезжали огромной семьёй: мои родители, я, младший брат, мамины сёстры со своими дочками и старший мамин брат со своей семьёй.

Вокзал, откуда мы уезжали, находился на Сельмаше. Когда мы туда прибыли, началась бомбёжка. Все бросились в поле, там все легли на землю. Фашистские самолёты летали низко. Все лёжа на земле с ужасом смотрели на небо. И вдруг мамина младшая сестра, комсомолка и атеистка, прижав к себе свою дочку, закричала, обращаясь к старшему брату: "Петя, ты можешь молиться по-еврейски, молись!!"

Бомбёжка закончилась, поезд был не повреждён, и мы поехали. Приехали мы в город Буйнакск (Дагестан).

Нам предоставили комнату, удобства были все во дворе. Если бы мы остались в Буйнакске, то нам бы не пришлось столько пережить и перестрадать. Но фашисты уже захватили Ставрополь и приближались всё ближе, и нам пришлось бежать дальше.

Милиция направила нас в город Алма-Ата (Казахстан). Чтобы туда попасть, надо было переплыть через Каспийское море. В Махачкале была масса людей, которые тоже должны были пересечь Каспийское море.

Ожидая парохода, мы превратились в бомжей: мы спали на улице, ели. Однажды проснувшись, я увидела рядом с собой козу, которая щипала траву. Мы с удивлением смотрели друг на друга.

Наконец дошла и до нас очередь сесть на корабль, который должен был перевезти нас на другой берег. Но нам не сказали, что корабли будет стоять 3 дня на рейде. А ведь продукты у нас были на 1 день. Пища и вода закончились через день, и мы узнали, что такое настоящий голод. Но для меня семилетней мучительно было, что я не могла утолить жажду, хотя кругом была вода (мы ехали на палубе), но пить её было невозможно. Кто-то из пассажиров пожалел меня и дал мне выпить несколько глотков.

Наконец мы переплыли Каспийское море, но в Алма-Ата нас не оставили и отправили на юг Казахстана, в город Чимкент (ныне Шымкент). Младшая мамина сестра с дочкой поехали в Свердловск (ныне Екатеринбург), где лежал её раненый и контуженный муж. А мы: наша семья и мамина старшая сестра с дочерью отправились в г. Чимкент. Это был страшный период нашей жизни. Ехали мы в открытом эшелоне, сидя на тюках со скарбом, которые взяли из дома. Ни еды, ни воды у нас с собой не было. Днём жара, ночью холод. В воздухе пыльца от хлопка, из-за которого папа ослеп. На фронт его не взяли из-за плохого зрения, а тут он совсем потерял зрение. Поезд шёл то останавливаясь, пропуская эшелоны, которые везли раненых. Во время остановок мама и двоюродная сестра Ляля хватали белые простыни из тюков и бежали на рынок, где обменивали их на кукурузные лепёшки. Иногда поезд трогался, и мы с братом кричали и плакали, считая, что мы потеряли маму. Но проехав несколько метров, поезд останавливался, и мама с лепёшкой бежала к нам.

Но как-то Ляля задержалась и тогда тётя выгрузила свои тюки и стала ждать дочь, а мы поехали дальше. Наконец, мы приехали на место нашего назначения – город Чимкент.

Город делился на 2 сектора – старый и новый. Нам дали пристанище в старом городе. Улица Таштракт. Нас поселили у одной узбечки. Хотя республика была казахская, но в Чимкенте жили, в основном, узбеки. У нашей хозяйки был домик, а нас она поселила в какую-то пристройку, где было огромное лежбище типа кровати и где пришлось спать – моим родителям, тётке, её дочери (тётя с дочерью нагнали нас через сутки) и маленькому брату. Мне же досталась маленькая кроватка. Удобства были во дворе. Здесь нам пришлось прожить год.

Через несколько дней я пошла в школу в 1-ый класс. Но несмотря на опоздание, я скоро стала отличницей. Жизнь постепенно стала налаживаться. Папа вылечил глаза и пошёл работать. На работу он выходил, когда ещё я спала, а возвращался, когда уже спала. Видела его я только по воскресеньям. Иногда на работе им выдавали килограмм гречки или муки. Тогда мама готовила вареники с гречкой, а для нас это был огромный праздник. Голод хотя и продолжался, но уже не такой беспощадный! В школе на перемене нас кормили затирухой (это был такой суп без капли жиринки). Тетрадей не было, писали на чистых полях газеты. Мыла не было, а мама решила отрастить мне косы. Чтобы избавиться от вшей, мама мыла мне волосы керосином.

1-ый класс я окончила отличницей. До сих пор храню эту грамоту.

В это время советские войска начали гнать немцев с нашей земли. Освобождён был и наш Ростов. В Чимкенте мы прожили 1,5 года. Когда мы узнали, что Ростов освободили, мы с мамой начали кричать: "В Ростов!". Папе предлагали остаться в Чимкенте, обещали квартиру в Новом городе, хорошую зарплату. Но мы с мамой слушать ничего не хотели: "В Ростов! В Ростов!".

И вот, в начале октября мы приехали в голодный, холодный, разрушенный наш родной город Ростов. Ехали мы на грузовике по улице Энгельса. С ужасом мы смотрели на дома, от которых остались лишь внешние стены, а внутри – пустота. На стенах было выведено: "Возродим тебя, родной Ростов!".

Мы доехали до нашего дома. Он был цел, но в нашу квартиру нас не пустили, хотя у родителей был ордер на квартиру и отсутствовали мы 1,5 года. В суде сказали: "Советская власть с советской не судится". В нашей квартире поселился какой-то начальник с железной дороги, коммунист. После наших мытарств нам предоставили квартиру на улице Баумана. Квартира была изолированная, двухкомнатная. Но первая, главная комната была как в театре – состояла из трёх стен, а четвёртая отсутствовала, так как была выбита во время бомбёжки. Зиму мы провели в маленькой узкой комнатке, а весной папина организация восстановила стену и даже маленький балкончик. Голод был страшный.

Однажды мама где-то достала маленькую буханочку хлеба, отдала нам её и убежала, сказав, что она ещё что-то сможет достать. Мы с братом ничего не ели до этого. Я стала отрезать хлеб ломтиками и приговаривала: "Это тебе, Алик, а это мне". Так быстро мы уничтожили эту буханочку. Когда мама вернулась, ничего больше не достав, она с горечью сказала: "Вы ничего мне не оставили?". Как мы были голодные, что о маме даже не подумали.

Я пошла с опозданием учиться во 2-ой класс 45-ой школы. Окончила я школу в 1952 году, многих моих подруг уже нет в живых, а с оставшимися в живых до сих пор общаемся, созваниваемся, хотя многие живут в других городах, а несколько и в других странах.

Жизнь постепенно налаживалась. И вот наступил май 1945 года. По радио сообщили о капитуляции Германии, о нашей Победе.

Мама не взяла меня с собой. Но придя возбуждённая домой, рассказала, как чужие люди обнимались и кричали: "Победа! Победа!"

В старшую группу нашего детского сада поступили две новые девочки Инночка и Лялечка. Я с ними быстро подружилась. Инночка была на год старше меня, а Лялечка – на год моложе. Их фамилию я забыла: то ли Фаерман, то ли Фраерман.

Однажды к маме, которая пришла забрать меня с братом, подошла мама новых девочек. Она извинилась и сказала: "Вы ведь евреи, а фамилия у вас русская – Соломина. Может быть, мы родственники?". Мама ответила: "Это фамилия мужа. Завтра он придёт за детьми, вот вы с ними поговорите". На следующий день за нами пришёл папа, и они с тётей Фрумой выяснили, что они – двоюродные брат и сестра.

Семья тёти Фрумы приехала из Мариуполя (а родители папы были уроженцами этого города). Тётя Фрума и её муж – врачи и приехали работать в госпиталь. Семьи очень подружились, всё свободное время проводили то у нас, то у них.

Когда мы решили эвакуироваться, папа предлагал тёте Фруме эвакуироваться вместе, но она отказалась. Муж её уже был на фронте, где работал в лазарете (кажется, он был хирург). Тётя Фрума объяснила, что за неё и детей волноваться нечего. Если немцы подойдут ближе, то госпиталь эвакуируют и её с детьми – тоже. Связь с тётей Фрумой оборвалась.

Когда мы вернулись в Ростов, папа пытался узнать о её судьбе. Стало известно только, что госпиталь эвакуировался, но где-то в районе Северного Кавказа немцы его перехватили, и больше ничего не было известно.

Через некоторое время папа принёс свежую газету. В статье там рассказывалось, как какой-то госпиталь немцы перехватили. В статье также рассказывалось, как за этим посёлком была вырыта огромная яма. Через день по дороге показались местные евреи, которые шли в направлении этой ямы. Но вдруг показалась незнакомая женщина, которая вела за руку двух нарядно одетых девочек. Девочки были смуглые и кареглазые, как и местные женщины, стоящие вдоль дороги. Женщины, стоящие у дороги и понимающие, куда идут евреи и что их там ждёт, стали кричать: "Оставь детей!". Но женщина в ответ сказала: "Нет, они пойдут туда, куда идёт весь наш народ!". Мама закричала: "Это Фрума!" и потеряла сознание.

Была ли это Фрума или другая женщина, но судьба была у них одна.

Когда муж Фрумы узнал о судьбе своей семьи, он застрелился.

Санкина Валентина Леонидовна